Igor, 51 - 21 ноября 2012 21:02

* * *

Весь нынешний день я ходил исключительно по граням. Грань — это линия излома или соприкосновенья двух плоскостей. Писателю положено весь век свой находиться на грани — на грани письменного своего стола.
«Так будь же благословен — лбом, локтем, узлом колен испытанный, — как пила в грудь въевшийся — край стола!» Так сказала, на грани своей пребывая, Марина Цветаева.

Так будь же благословен —
Лбом, локтем, узлом колен
Испытанный, — как пила
В грудь въевшийся — край стола!

Когда надоело мне находиться на грани письменного стола, я отправился шагать по всяким другим граням.
Я вышел через чердак на крышу и сел на ее гребне. Гребень — линия излома крыши — черта между правым ее крылом и левым. Кто ходит по гребню, тот видит оба крыла, обе стороны крыши. Гребень крыши — линия художников и трубочистов.
Я сижу на самом гребне, одна нога по одну его сторону, другая — по другую. Означает ли это, что я балансирую между? Да нет, я просто изучаю границу между ними. Здесь, на грани, сходятся любовь и ненависть двух плоскостей противоположных. Грань — это линия объединяющая и линия, которая разделяет. Два ветра встречаются здесь и кружатся в едином вихре. Два дыма, идущие из труб, которые справа, и тех, которые слева, сходятся здесь, чтобы вместе подняться в небо.
Когда приглядишься повнимательнее и привыкнешь понемногу ходить по этим граням-границам, ты ясно увидишь, что это вовсе не такие уж прямые линии — у них, у граней, тоже свои завихренья и свои изгибы. И даже свои компромиссы — именно здесь, через грань, ржавчина переходит с одной плоскости на другую.
Еще интереснее наблюдать границу двух каких-нибудь жидкостей — вот они встречаются и сливаются воедино, мигом или постепенно проникая друг в друга.
Часами могу смотреть, как встречаются густая синева чернил с прозрачностью воды, как они не спеша проникают друг в друга, изгибаются, образуя причудливую фигуру. Справа одна лишь эта однородная синева, слева однообразная прозрачность, и никакого движенья. Одна лишь граница подвижна.
Граница — линия пограничников и художников.
Я наблюдаю границу. В том месте, где река впадает в море, встречается вода коричневая с водою зеленой, свежая вода морская с земною свежей водою. В том месте, где волна выкатывается на песок, остается линия. Это линия художника, она меняется у нас на глазах, и никогда не скажешь, добежит она до твоих ног или нет.
Или так — идешь у самого края вдоль набегающей волны, почти касаясь ее и все-таки убегая, словно загадывая что-то. Если посмотреть со стороны — смешная детская игра. Но попробуй пробежать вот так, все время у кромки набегающей волны, все время рядом, и ты поймешь, что это — искусство.
Нет никакого искусства в том, чтобы почуять запах меда в горшке с медом. Искусство — это способность различить границу, где начинается запах меда в саду, различить невидимые врата пчелиного царства.
Никакого нет искусства в костре, а вот покажи мне границу, где кончается тьма и начинается свет. Вдоль этой границы снуют одновременно и тени, и маленькие отчетливые отсветы.
Покажи мне границу, где кончается один человек и начинается другой. Эта отчетливо видимая глазу линия — одежда, шапка, ботинки — есть ли это граница? Заканчивается ли человек кончиками своих пальцев?
Покажи мне невидимые границы, которые переходят мужчина и женщина, когда их влечет друг к другу. Никто не сказал ничего, никто ничего не услышал, ни палец никого не коснулся — но чем же они задели друг друга?
Служил ли ты пограничником на невидимых этих границах?
Линия фронта, близость двух людей, запах или предчувствие запаха, смешенье разнородных жидкостей, споры политиков, борьба идей — вдоль этих границ — искусство. В горах и равнинах, в просторе моря и в городской тесноте, даже в одиночестве леса — человек ищет повсюду какую-нибудь границу. Человек ищет границу всегда и повсюду — и в пустоте, и в изобилии, и во множестве множеств.
Это свойство границы — привлекать к себе — оно атавистично, но вековечно и вечно. Именно оно толкает на риск, влечет к женщине, к огню, к искусству.
Не свидетельство ль это величайших возможностей, заключенных в границе?..
С крыши я стал карабкаться в горы. Грани меня влекли и манили. Стоя на первой, я ощущал, что влечет меня следующая, и сколько ни лез я, столько я приближался.
Перед каждой гранью я ощущал, будто кто-то движется мне навстречу с противоположной стороны. Нет, там не было ни единого человека, но это было предчувствие человека. Я карабкался все выше и выше, и чем меньшим мне казался оттуда он, находящийся внизу, тем яснее я чувствовал, каким он в действительности может быть великим.
На каждой грани подстерегало меня это ощущенье. Когда я опускался ниже — мы с ним расставались, но на следующей, более высокой грани, мы встречались снова.
Сперва мне было страшновато — не случится ли со мною так, как сказано было: «И будешь ты все более одинок год за годом...»
Но не стал я более одиноким, ибо когда уставал я по эту сторону, я видел, что тот, с противоположной стороны, уже влез, пот со лба отирает и ждет меня. Я не сделался более одиноким. Ибо когда мы стояли на последней уже грани, он мне сказал:
— То, что мы можем с тобою, — это все они могут. Стоит спуститься обратно вниз.
Я спустился с гор, и у меня немало друзей, и мне даже кажется, что если бы не старался я взбираться на грани, если бы день изо дня ходил бы я вместе с ними по ровной поверхности — было бы у меня их гораздо меньше.
Теперь мне больше всего по нраву глотатели ножей. Хочу, подобно факиру, научиться ходить по граням самым острым из острых — по граням ножей.
Надо учиться, надо тренироваться. Летом я брод�

• 
• 
•